— Здравствуйте! Начинаем урок. Пожалуйста, потише. Повторяю: мы начинаем урок. Рад всех вас видеть. Наша сегодняшняя тема…

— А уж как мы рады…

— Здравствуйте, Григорий Васильевич!

— Сегодня опять контрольная будет? Не хотим…

— Он не Васильевич, он Витальевич!

— Привет, Григорий! Можно я вас без отчества называть буду?

— Мне надо выйти в туалет…

— Он у меня рюкзак забрал…

— А правда, что все американцы тупые?

— Какой марки у вас телефон?

— Вы сегодня в новой рубашке? Модная, наверное…

— Здравствуйте, Григорий Витальевич…

Я учитель географии. Мне нравится произносить это словосочетание. Есть в нем что-то благородно-старомодное. Все вокруг «менеджеры проектов», «копирайтеры» и «мерчендайзеры». На этом фоне «учитель географии» звучит почти как «земский врач» или даже «статский советник».

Это звание я получил случайно. Один мой знакомый работает психологом в районной школе. Перед началом прошлого учебного года выяснилось, что им нужен учитель географии: «Школа у нас маленькая, поэтому занятость, скорее всего, один-два дня в неделю. Контингент разнообразный…»

Так начался эксперимент, который растянулся на целый учебный год.




Изучаю сайт школы, где мне предлагают работать. Самое увлекательное — публичный доклад руководства. Сейчас директоров обязали ежегодно писать отчет и вывешивать его в интернете. Обычно это победные реляции в духе «удалось повысить…» и «наше учебное заведение славится своими традициями…». Здесь нечто другое:

«За последние годы школа во многом утратила доверие жителей окружающего микрорайона, что наряду с ухудшающейся демографической ситуацией привело к постоянному оттоку учащихся».

«Установившийся в школе в 2000-х годах “баланс сил” обеспечивал высокую лояльность учащихся к школе как к месту, где те учащиеся, которые не хотели учиться, чувствовали себя комфортно. Они во многом задавали тон в классных коллективах. Ценность учения была потеряна, основной стала ценность получения любым путем положительной оценки. Именно на получение отметок — без привязки к реальной их “стоимости”, реальным знаниям — было ориентировано большинство учащихся. Именно положительная отметка стала школьной валютой, “платой” за безопасность всех субъектов образования в школе».

«Школа проиграла как “фабрика ценностей” другим, более сильным субъектам: СМИ, интернету, дворовым компаниям (общностям). Влияние их на сознание детей было и остается несопоставимо сильнее, чем влияние школы. Смыслы и ценности школы стали для учащихся вторичными, неважными, игнорируемыми».

Документ подробно описывал классическую «районную школу» с типовым набором недостатков. Таких тысячи и тысячи. Только обычно их проблемы спрятаны за толстыми школьными стенами. А здесь директор обладает какой-то поразительной рефлексией.

Такой мегаполис, как Москва, — это место, где плохую школу получить легче всего. В каком-нибудь городке на двадцать тысяч жителей школа представляет собой усредненный срез общества: есть сильные, есть слабые — всех понемножку. А в Москве начинает работать негативная селекция.

Школ в городе много: не понравилась ближайшая — можно ездить учиться за пару остановок метро, и там будут кружки, проекты, вузовские преподаватели, тренажерные залы и прочие атрибуты престижа. В итоге в неудачной школе остаются лишь те ученики, чьим родителям наплевать на качество обучения.

То же самое и с учителями. Ярких и талантливых людей сманивают более динамичные школы, привлекая творческой атмосферой, драйвом, деньгами и мотивированными учениками. В итоге получаются эдакие педагогические отстойники. Наверное, школа, в которую отправился я, еще недавно была именно такой.

Но революция уже успела случиться. Полным ходом идет радикальный ремонт. Старая мебель беспощадно выбрасывается. Какие-то дизайнерские круглые окна, каждый этаж со своей цветовой гаммой, учительскую на втором этаже соединяет с учительской на третьем винтовая лестница, в классах прозрачные двери…

Ну и сам директор. Таких я раньше никогда не встречал. Есть пожилые харизматики, эдакие гуру, которым поклоняется весь педагогический состав. Другой типаж — «эффективные менеджеры», прекрасно решающие материальные вопросы, а содержание школы отдающие на откуп педагогам. Еще один вариант — «железные леди», суровые тетушки, от голоса которых начинают дрожать даже ветераны чеченской войны.

Тут ни то, ни другое, ни третье. Меня встречает молодой человек («Вы не думайте, мне уже сорок лет, просто выгляжу очень молодо») в джинсах и вельветовом пиджаке. В школу он попал из Министерства науки и образования — надоела чиновничья работа, захотелось чего-то настоящего.

Естественно, новоявленному директору хорошую школу никто бы не дал. Досталась обычная «районка» на западе Москвы. Вокруг хрущевские пятиэтажки, полузаброшенные гаражи. И соответствующий контингент сотрудников, больше всего на свете боящийся каких-либо перемен.

Наверное, это самая большая проблема российского образования: тысячи училок, чья профессиональная деформация началась еще в педагогическом институте и продолжалась десятилетиями в районных школах. Консервативные, агрессивные, малограмотные… Что с ними делать? Переучивать практически невозможно. Увольнять не позволяет закон. Моему директору повезло.

— Они как-то сами все ушли. В один момент уволились. И чего только они потом про меня не писали! И что секта у меня, и что-то еще. Только про то, что пью кровь христианских младенцев, не было. Может быть, эрудиции не хватило. И мне надо было буквально за несколько дней до начала учебного года искать всю команду.

Может быть, это его и спасло. Та команда, которая начала формироваться на скорую руку, оказалась довольно удачной. Очень много молодых, много мужчин, много выпускников МГУ. Какие-то все добрые и успешные.

Вот Лиза, дивной красоты учительница русского языка и литературы. По совместительству актриса. Актерский опыт позволяет удерживать внимание даже особо буйных подростков. Она привела в школу своего друга Фамиля, тоже актера и при этом биолога. Рост под два метра плюс убийственное мужское обаяние и знание предмета — все-таки выпускник факультета биоинформатики МГУ. Обществознание и историю ведет Андрей, лидер единственного в стране независимого профсоюза учителей, весь такой оппозиционер — я не раз встречал его с мегафоном на митингах. Мне попалось исследование рынка подросткового труда, которое под его руководством делали десятиклассники. Тянет на зрелую студенческую работу.

— Как вы вообще людей набираете? — интересуюсь я у директора.

— Да по-разному. Иногда вот стресс-тест делаю.

— Это как?

— А вот так, — и директор с размаху бьет ладонью по столу, получается эффектно. — Понимаете, на уроке всякое может случиться. Нужно быть готовым.

— Работает?

— Работает. Только рука болит потом.

— А зачем я вам нужен как учитель географии? Все-таки у меня и образование не то, и с обычными школьниками я никогда не работал.

— Нам необходим человек с харизмой, — говорит директор.

Я слегка задумался. Есть ли у меня харизма? Борода, усы, очки… Для харизмы этого хватает или нет? Но раз директор говорит…

— Вообще-то я вас официально не имею права в школу брать: у вас же нет педагогического образования. Но не отправлять же вас на курсы повышения квалификации, это было бы негуманно.

— Подождите, но когда Медведев был президентом, он в послании Федеральному собранию говорил — как сейчас помню, — надо привлекать к работе в школе представителей других профессий.

— Говорил. Дважды. Я тогда в Министерстве образования работал… Вот мы это и реализуем.

Выясняется, что вместе со мной будет работать еще один географ — Аня, точнее, Анна Николаевна. Прелестная девушка, у которой есть кандидатская степень (географический факультет МГУ) и любимый муж (я заметил: они созваниваются на каждой перемене). Для полноты харизмы ей не хватает бороды, усов и очков. Наверное, я нужен, чтобы компенсировать этот недостаток.




Мой первый урок. Вроде лет мне уже немало, всякое повидал. Но дико волнуюсь. До дрожи в конечностях. Я честно готовился, даже расписал приветственное слово. Долго думал над формой обращения: «Здравствуйте, дети!», «Здравствуйте, друзья!», «Здравствуйте, ребята!» — что выбрать?

«Детей» и «ребят» я отмел сразу: сразу задается взгляд сверху вниз. Как будто не с людьми работаешь, а с какими-то слаборазвитыми существами типа кошек или черепах. «Друзья» тоже не подходит — звучит по-пионерски наигранно.

Мне казалось, что лучшее обращение — «Коллеги!». Этим хотелось подчеркнуть, что, мол, не просто я вас учу уму-разуму, а мы вместе делаем общее дело. Так обращаются профессора к студентам в хороших университетах.

Собираю все свое мужество в кулак:

— Уважаемые коллеги!

Аудитория реагирует совсем не так, как я ожидал:

— Ха-ха-ха…

— Кто? Калеки?

— Мы не калеки! У калек ноги нету или руки, а у нас есть. Вот посмотрите: одна моя нога, вторая, третья…

Пытаюсь начать заново:

— Здравствуйте! Меня зовут Григорий Тарасевич. Как у вас принято в школе — Григорий Витальевич.

— То есть Гриша. Гришаня. Можно я так вас буду называть? — отзывается с задней парты кавказский юноша Мамука.

За весь урок я так и не понял: он мне хамит или со мной заигрывает? Кажется, он и сам не понимает.

— Нет, так меня называть не надо. Давайте ограничимся Григорием. И лучше на «вы». Кстати, вы знаете, что обращение по имени-отчеству существует далеко не везде. Есть особенности культурной нормы, связанные с устройством общества…

С первой парты звучит неразборчивая тирада. Отчетливо слышно только слово «пиз…ц».

— Давайте только не будем ругаться матом!

— Ну ладно…

На задней парте раскладывают карты.

— Сыграем?

Ухватываюсь за это:

— Сыграем! Только в другую игру.

— И по нашим правилам, — подхватывает Анна Николаевна.

Нас проверяют на вшивость. Остается только обороняться. Достаю приготовленные вопросы — что-то вроде игры «Что? Где? Когда?». Со скандалом и бардаком разбиваю класс на команды.

«Назовите столицу страны, которая граничит с Россией на северо-западе. Эта страна еще знаменита своими мобильными телефонами».

— Венгрия или Румыния! — радостно сообщает одна команда.

— Если телефоны, значит, Китай, а столица у них, кажется, Пекин.

— Скажите, а речь идет о сухопутной границе? — шепотом интересуется девочка с первой парты. Подозреваю в ней отличницу. Впрочем, в качестве ответа ее команда выдала «Осло».

Вскоре вопросы им надоедают. Мой первый урок разваливается к черту. Задняя парта снова достает игральные карты; юноша, повернувшись ко мне спиной, набирает эсэмэску; кто-то читает глянцевый журнал; две девочки красят друг другу ногти.

— Мне нужно выйти! Срочно! В туалет! — голосит миловидная барышня в фиолетовых джинсах.

Пытаюсь ее успокоить:

— Потерпи немножко, скоро урок закончится. Лучше доделай задание…

— Не отпустите?! Тогда я буду это делать здесь, — она встает и усаживается на корточки в углу класса. С ужасом представляю, что может произойти дальше. Мне хочется куда-то бежать, кричать, биться головой о стенку. К счастью, раздается звонок.

По дороге домой встречаю группу девятиклассников.

— Ребята, давайте поговорим. Что сделать, чтобы наши уроки не были такими бардачными?

— Вот вы игру устроили, а раз игра, то должен быть какой-то приз. Пусть условный, пусть одна конфета. Но тогда был бы стимул.

— Надо бы всем давать по сникерсу. Тогда мы вас будем слушать.

— Подождите, — пытаюсь я поддержать тему сникерса. — Это же нарушение экономической логики. Я вам оказываю услугу. И я вам должен что-то дарить за то, что вы этой услугой пользуетесь?! Это то же самое, как если бы вы пришли в магазин, взяли сникерс и потребовали бы деньги за то, что вы его едите.

— Но у нас же бесплатное образование?..

Итак, я имею:

— очень районная школа;

— очень сложный класс;

— урок географии, поставленный последним сразу после физкультуры.

Настоящий вызов. Бодрит.




— Запишите тему сегодняшнего урока: «Сельское хозяйство». Начнем с совсем простого вопроса. Скажите, что вы сегодня ели на завтрак?

— Йогурт!

— Я вообще не завтракаю!

— Бутерброды ел, а с чем, не помню.

— Кофе и сигареты!

— Это мое лично дело. Почему я должна перед вами отчитываться?!

Ну вот… Пытаюсь вырулить обратно:

— Хорошо, а кто-то ел сегодня утром кашу?

— Я ел!

— Отлично. Какие виды каши вы знаете?

— Манная!

— Манная — гадость, овсянка лучше.

— Гречка вкуснее.

— Перловка…

Ух… Теперь можно плавно переходить к сельскохозяйственным культурам и местам их выращивания. Перловка делается из ячменя, манка — из пшеницы, кукуруза растет на юге России, а рожь — на севере... На этот раз получилось. Но не факт, что получится в следующий раз, когда мы от сельского хозяйства перейдем к прочим отраслям экономики.

Представьте себе подростка, у которого мозг взрывается от половых гормонов и поисков смысла жизни. А тут вы ему: «В лесной комплекс объединена группа отраслей народного хозяйства, связанных с заготовкой, механической и химической обработкой древесного сырья…» Каждую секунду я боюсь вопроса: «А зачем мы должны это все изучать?» Боюсь потому, что сам не до конца понимаю ответ.

Содержание школьных предметов — тема, выключенная из общественного обсуждения. Иногда вспоминают про историю, причем в контексте каких-то мифических фальсификаций. Из-за проекта стандарта для старших классов какое-то время обсуждалась литература: мол, хотят лишить наших деток Толстого с Достоевским. И уж точно никто не вспоминает о географии.

До девятого класса все еще ничего: горы, реки, моря, народы мира и прочая романтика. В десятом и одиннадцатом классах переливаются всеми цветами радуги страны мира. Хорошо начинать урок словами:

— Обратите внимание на страну Мали в Африке. Нашли на карте? Так вот, вчера, когда у вас был урок физкультуры, племена туарегов, живущие на севере Мали, подняли восстание и провозгласили новое государство под названием Азавад. Между прочим, отхватили кусок в восемьсот тысяч квадратных километров. Вот что сообщают по этому поводу информационные агентства…

Это жизнь. Это интересно. Но это в десятом-одиннадцатом. А вот девятому классу не повезло: у них «Экономическая география России». С точки зрения учебника в нашей стране нет политики, нет алкоголизма, нет бизнеса, нет мигрантов, нет супермаркетов, нет радостей и трагедий, нет богатых и бедных.

Вместо этого россияне осуществляют трудовую деятельность в рамках межотраслевых производственных комплексов народного хозяйства. В редкие минуты досуга трудящиеся предаются декоративно-прикладному творчеству. Это какая-то нечеловеческая Россия.

По идее, именно на этих уроках школьники должны учиться самому главному — пониманию своей страны. Но целый год бедные девятиклассники изучают некие «экономические районы». Этот конструкт был придуманы еще в 20-е годы для нужд электрификации и индустриализации, а потом так и остался основой для описания страны.

Конечно, знание главных месторождений коксующегося угля — это, наверное, важно. Но время, выделяемое на уголь, можно было потратить на куда более важные для подростка вещи, которых нет в программе. Ну, например:

— политическую географию России, территориальное устройство, органы управления отраслями и регионами. Про это нет ни строчки! В учебнике нет даже таких понятий, как субъект Федерации или федеральный округ;

— мир профессий и рынок труда. Вообще-то большинство ребят именно в девятом классе выбирают свою специальность, только никто не собирается им в этом помогать;

— актуальную историю страны, последние годы ее развития. Немножко современной истории России проходят в конце одиннадцатого класса (правда, это мало кто замечает: на носу ЕГЭ). А уж про историю отдельных регионов никто и не вспоминает;

— социальную географию, то есть жизнь людей в разных частях страны. Это тоже остается за кадром учебного курса, в котором чугун и удобрения куда важнее человека.

Но я все-таки учитель-новичок и поначалу стараюсь следовать главам учебника. С магистрального методического пути меня сносит на Кавказ. Дойдя до строк: «Особенность горных районов Северного Кавказа — широкое развитие народных художественных промыслов», я захлопнул учебник и принялся готовить свой собственный урок. Там были и терроризм, и безработица, и федеральные дотации, и хитросплетения межнациональных отношений. Была и война.

— Вот представьте, идете вы по Грозному. Это огромный город. Не такой, конечно, как Москва, но все равно — сотни тысяч жителей. Час идете, два идете и не видите ни одного здания, которое не было бы разрушено бомбами или снарядами. Под этими развалинами остались люди… А еще запах. Тонны каменной пыли, витающие в воздухе…

Тут я замечаю, что в классе происходит нечто странное. Никто не шушукается, не изучает свой мобильный. Они молча слушают меня. И, кажется, понимают. Это слегка непривычно.



Мигранты в российской школе — тема злободневная. К нам едут и будут продолжать ехать. Это неизбежно. Весь вопрос в том, насколько наше общество может интегрировать приезжих. Главный институт этой интеграции — школа. Даже не главный, а практически единственный.

Есть миф, гласящий, что в школьном классе нет «черных» и «белых», а есть просто ученики. Мол, все межнациональные проблемы — это у взрослых, а дети — они вне национальностей. Другая версия гласит, что в школах идет война между национальными группировками: дагестанцы терроризируют русских, русские — узбеков и так далее.

Все это ложь. Реальность гораздо сложнее.

В девятом классе у меня «нерусских» человека четыре. Или пять. Или три. Точной цифры назвать не могу, ибо национальная идентичность подростка — штука эфемерная. Вот девочка с чисто грузинским именем — допустим, Манана Чхеидзе, — черноглазая, черноволосая, с крупным носом. Формально грузинка. Реально — абсолютно русская. Национальная проблема выключена из ее сознания, куда больше ее волнует, что с ней мало дружат мальчики, что у нее плохие оценки, что она не поступит в медицинский институт.

Если же национальная самоидентификация пробуждается, то проявляться она может в самых разных формах. В девятом есть два юноши — осетин и, кажется, узбек. Свою этническую непохожесть они пытаются доказать через учебу: первые парты всегда оккупированы ими, они готовы зубрить, готовы отчаянно бороться за хорошую отметку.

В десятом классе эта ниша занята двумя молдаванками и казашкой. Я вообще не люблю патологических отличниц. Как-то решил их проучить: выдал карту мира советских времен и потребовал показать Сербию, Хорватию, Македонию и Черногорию. Ничего, минут через пятнадцать они четко указали мне на месте единой Югославии все новые государства.

Но в том же десятом классе есть национальная группировка, которую можно условно назвать «кавказской» (туда еще периодически попадает девочка из Северной Кореи). В ней армяне и азербайджанцы фактически выстроили отдельный класс со своей структурой, своими умниками, тихонями, смутьянами и лидерами. Со «славянской» частью класса нет ни вражды, ни даже конкуренции. Они просто существуют двумя разными группами с разными стилями мышления.

Урок политической географии. Монархия, республика, демократические выборы.

— Гурген, скажи, а что бы ты делал, если бы тебя избрали президентом?

— Как что?! Я бы позвал старших — пусть они правят.

— А если бы оказалось, что ты самый старший?

Гурген задумывается. Ситуация для него непривычная. Вздыхает:

— Ну ладно, стал бы править сам…

— Теперь представь, что истекает твой президентский срок и скоро новые выборы. Появляется человек, — я киваю на юношу в соседнем ряду, — который призывает избирателей голосовать за него. Он говорит, что будет править лучше тебя. Как бы ты на это отреагировал?

— Я? Скажу, что он пустозвон!

Национальность у школьников есть. Она в гормонах, в семейной культуре, в политических установках. Даже карту мира пришлось корректировать с учетом национальных интересов: я демократический преподаватель, и по результатам голосования Армения, Грузия и Азербайджан оказались причислены к европейским государствам, а Приднестровье так и не получило независимость от Молдавии. Зато карабахскую проблему удалось решить полюбовно:

— Ну что же вы у нас Нагорный Карабах отобрали? Ах, как нехорошо! — произносит азербайджанец Камран, обнимая своего друга армянина Гургена. Оба заливисто смеются.

За весь год не было даже намека на национальное пренебрежение. Точнее, был один эпизод. В девятом классе. Русские девочки почему-то обиделись на азиатского мальчика. Начали кричать что-то в духе: «Убирайся, откуда приехал, черножопый!»

Я попросил их остаться после урока. Объясняю:

— Вы можете сколько угодно с ним ругаться, даже оскорбить его можете, если совсем разозлились. Но национальность трогать нельзя. Это неприлично. Это как… Ну, как упрекать девушку в том, что она толстая или, наоборот, худая…

Больше подобных ситуаций не повторялось. Сомневаюсь, что это моя заслуга. Но если я хоть чуть-чуть повлиял на этих девушек, то уже ради одного этого стоило идти работать в школу.

С детьми надо говорить о национальностях. Они в этом вопросе не так уж и глупы. После урока по географии Африки показываю фильм «Отель Руанда». Про чудовищную резню 1994 года, когда одна местная народность, хуту, истребляла другую — тутси. За сто дней были убиты больше полумиллиона человек.

Когда на экране появляются боевики с мачете, девочка Ира поднимает руку:

— Я никак не могу понять, чем хуту отличаются от тутси?

Начинаю объяснять:

— В этом все и дело. Оба этноса очень близки, у них сходная внешность, практически одинаковый язык. Есть версия, что лет пятьсот назад они были одним народом. Европеец вообще не сможет отличить тутси от хуту…

Класс взрывается:

— Это как молдаване и гагаузы?!

— Как грузины и осетины?!

— Как кумыки и даргинцы?!

— Как русские и украинцы?!




Все-таки работа учителем — это настоящее мужское занятие. Я не понимаю, почему у нас процентов восемьдесят педагогов — женщины. Урок можно сравнить с рукопашным боем, с сафари, с корридой. Хочется выйти из него победителем.

Я разбираю записки, которые ребята оставили мне в конце года. «Я даже не знала, что вы не преподаватель, а журналист. Мне кажется, вы безупречно справлялись со своей задачей. На первых занятиях вы были немного стеснительным, а сейчас более раскованный. И это хорошо!» «Как человек, вы хороший, но как преподаватель — нужно быть строже…»

Вот некий итог одного учебного года. Мне хочется об очень многом написать. О том, какие жуткие проблемы у подростков с самооценкой. Как мучаются они из-за отметок. Как им патологически не хватает взрослых собеседников. А еще о том, как мы готовили национальные блюда и меня научили делать настоящие хинкали. Но объем журнала ограничен. Придется написать об этом как-нибудь потом.