Французы на Донбассе. На стороне ополчения в Донбассе все чаще можно встретить добровольцев из Европы. Один из них — французский националист Гийом Норманн, воевавший за батальон «Призрак», — рассказал «Газете.Ru», почему он поддерживает народные республики, как попал на Украину, где достал амуницию и оружие, а также вспомнил свой первый бой против украинской армии.
За столом в небольшом кафе в центре Донецка сидит молодой мужчина с бородой. Он невысок, его движения и мимика скупы. На его военном кителе одновременно нашивки батальона «Призрак», шутливый шеврон «Вежливые люди» и триколор Донецкой народной республики. Это Гийом Норманн, доброволец из Франции, который воюет за ополчение с середины лета прошлого года.
— Почему ты решил приехать в Донбасс и принять участие в боевых действиях? — Я активист французского националистического движения. Большая часть националистов во Франции убеждена, что наше правительство страшно коррумпировано, а Европейский союз и НАТО тянут нас вниз и разрушают нашу страну. Поэтому для нас это естественно — поддержать Россию, Сирию, страны БРИКС, которые противостоят этим силам.
— Сколько твоих соотечественников из Франции воюет в Донбассе за ополчение? — Точного количества назвать нельзя, так как одни приезжают, другие уезжают. Я думаю, одномоментно здесь в среднем находится от 10 до 15 моих сограждан. Конкретно в моем подразделении их было восемь. Не все французы приезжают для участия в боевых действиях. Кто-то привозит гуманитарную помощь, есть врачи.
— Ты служил во французской армии? Может, участвовал раньше в боевых действиях? — Нет, но у меня была начальная военная подготовка в тех националистических организациях, где я состоял. Когда я приехал в Донбасс, прошел тренировочные курсы в три месяца, которые практически сразу стали сочетаться с боевыми действиями. До этого никакого боевого опыта у меня не было.
— Ты когда сюда приехал? — Пытался в июле с российской стороны заехать, но у меня не получилось. Вторая попытка была в августе, через Киев, по маршруту Киев — Харьков — Донецк.
Мы проезжали через украинские блокпосты, я показывал свой студенческий билет и журналистское удостоверение. И прокатывало.
— Ты упомянул, что состоишь в сообществе французских националистов. Ты активист «Фронт Насьональ» Марин Ле Пен? — Нет, это легальная политическая партия, она не занимается отправкой добровольцев на фронт. Да, «Фронт Насьональ» поддерживает Россию. Я иногда голосую за них. Но я не состою в этой партии.
— А как называется организация, от которой ты приехал? — Сегодня я не состою ни в какой структуре или движении. Я приехал в Новороссию вместе с парнями из Unite Continentale (Континентальное единство, занимается отправкой добровольцев в Донбасс из Франции, Сербии и других стран Европы. — «Газета.Ru»). Но у меня возникли разногласия с лидерами этой структуры, и я покинул ее. Я не ассоциирую себя ни с какой организацией. Добровольцы могут приезжать сюда и сами, совершенно открыто, независимо ни от кого и спокойно вступать в то подразделение, которое они хотят.
— Какая у тебя военная специальность? — Я пехотинец. А вообще парни из Франции здесь работали в группах фронтовой разведки и группах по осуществлению мобильных разведывательно-диверсионных операций.
Мы прошли подготовку по системе НАТО (подготовку проводила организация Unite Continentale. — «Газета.Ru»), суть которой в том, что бойцы должны действовать небольшими мобильными группами. Иногда это создавало проблемы при взаимодействии с другими подразделениями, потому что они были подготовлены по советской системе, которая в корне отличается от натовской. Короче говоря, я в основном занимался фронтовой разведкой.
— Ты помнишь свой первой бой? — Да, это было в ноябре под Дебальцево, на северо-востоке от этого города. На самом деле до этого я участвовал в паре перестрелок. Но серьезным боем это не назовешь. А вот там мы неожиданно для себя были вынуждены вступить в бой за один из железнодорожных полустанков. Наша атака была стремительной, но очень неорганизованной. И наше небольшое подразделение, где были только французы, вступило в бой с украинскими военными. Мы убили нескольких украинцев и отбросили их от станции, но нам крепко повезло, что сами не понесли потери. Уж очень плохим было наше взаимодействие в этом бою — как между собой, так и с другими подразделениями.
— Ты же осознаешь, что принял участие в бою против украинских военных. Что ты испытываешь в связи с этим? — Я не испытываю ненависти к ребятам с Украины. Они в чем-то такие же, как мы, — они делают свою работу. Но когда ты на войне, ты должен выбрать, за кого ты. Некоторые мои товарищи были убиты украинцами. Это война. Ты должен просто принять это.
— Ты сказал, что между тактикой, которую использует большинство подразделений ополчения, и той, которую тебе преподавали, есть серьезная разница. В чем она? — Солдаты в Донбассе подготовлены по советской военной системе, которая появилась еще во время Второй мировой. По правде говоря, она сильно устарела и больше не работает. Из-за этого у нас много раненых и убитых. Слишком многое основано на спонтанных решениях. У нас же (французов) все построено на том, что каждый боец хорошо подготовлен, хорошо знает свое оружие и уверен в нем. При этом с ним проводят инструктаж перед каждой операцией, так что он прекрасно понимает, чем конкретно он будет заниматься в бою. Мы более серьезно ко всему этому относимся. Думаю, что если бы многие подразделения ополчения переняли натовскую тактику применения пехоты, потерь у армии Новороссии было бы меньше. У нас, например, предполагается, что ты перед каждым боевым выходом изучаешь пристально карту. Я не хочу сказать, что мы какие-то «суперсолдаты», но мы лучше организованы и дисциплинированы. Мы, например, не стоим долго большими группами на одном месте и не ждем непонятно чего. У многих здесь другой принцип, и это зачастую печально заканчивается.
— А украинская армия тоже по советской школе воюет? — Она делает схожие с нами ошибки. Периодически воюют так же, как и советская армия. Поэтому нам нередко удается одерживать победу над украинцами. Но проблема в том, что к ним приезжает довольно много инструкторов из натовских стран и к ним поступает много нового оружия, амуниции и боеприпасов. У нас вот нет в достаточном количестве автоматов, танков, касок тех же не хватает. У них же много всего этого добра, и вдобавок они сейчас будут подготовлены натовскими военными. И как только на их большое количество оружия наложится хорошая подготовка, мы окажемся в полном дерьме, мы просто проиграем. Я не хочу, чтобы Донбасс потерпел поражение, я хочу, чтобы он заставил Украину отступить и победил. Но тут вопрос в том, кто раньше успеет научиться воевать. Мы не должны дать им время подготовиться и вооружиться. Мы должны стать профессиональнее, наладить взаимодействие друг с другом, стать мобильнее.
Иначе они воспользуются перемирием, усилятся, отремонтируют технику, перегруппируются, переучатся. Мы и так в неравном положении: их просто больше, и оружия у них много, материальное обеспечение у них лучше.
— Какое твое любимое оружие? — Автоматы Калашникова калибра 7,62. Большинство солдат во всем мире предпочитают его.
— А семья твоя знает, что ты здесь? — Да.
— Что они думают об этом? — Они хотят, чтобы я как можно скорее вернулся. Но они понимают меня. Родители меня воспитали таким образом, что я считаю абсолютно нормальным воевать за свои ценности и идеалы.
— Как ты думаешь, будут ли у тебя проблемы, когда вернешься домой? — Думаю, да. Видишь ли, французское общество довольно тоталитарно, наше правительство создало тоталитарную общественную систему. Ты не можешь идти против нее, если ты там живешь.
— Но Франция же считается демократической страной… — Это все лицемерие. С 1960-х годов у власти фактически одни и те же люди. Да, они играют в игру, когда якобы левые политики сменяют якобы правых, затем наоборот. Все они либералы. Сегодня единственная партия, которая может бросить вызов гегемонии либералов, — это «Национальный фронт». Ситуация в нашей стране взрывоопасная как никогда. У нас полно конфликтов: межэтнические, межкультурные, межрелигиозные, социальные. К этому добавляется имущественное расслоение, безработица, массовая иммиграция. Слишком много проблем для одной страны. И, если так дальше пойдет, очень скоро мы скатимся в гражданскую войну.
— Ты серьезно думаешь, что во Франции может быть гражданская война? — Я уверен, что рано или поздно у нас начнется гражданская война. Гораздо более жестокая, чем в Донбассе. Здесь люди добрее, цивилизованнее, они не потеряли какое-то конструктивное начало. У нас же все будут воевать против всех. Кстати, ты в курсе, что более 1400 граждан Франции участвовали в гражданской войне в Сирии на стороне исламистов? И если у нас что-то такое начнется, обычные люди могут оказаться в своеобразных тисках: с одной стороны, правительство, которое бросит против активистов армию и полицию, а с другой — исламисты, которые захотят отобрать наши дома и землю. Так или иначе, нас еще ждут проблемы. Правительство не хочет, чтобы мы были свободными и имели свою точку зрения. Оно хочет, чтобы мы оставались рабами.
— А как ты думаешь, идеи, которые ты разделяешь, они когда-нибудь станут популярны во Франции? — Они уже становятся популярными. Каждый второй француз думает примерно так же, как и я. На недавних выборах «Фронт Насьональ» получил 20%. Но дело не только в голосах. Многие из тех людей, которые по каким-то причинам голосовали за социалистов или коммунистов, согласны со мной по ключевым вопросам. Даже иммигранты уверены, что нас ждет гражданская война. Вообще французское общество разделено на множество маленьких враждебных лагерей — по политическому, социальному или этническому признаку. Это будет война всех со всеми. Сегодня Франция — очень нестабильное и агрессивное место. Парадокс, но я в Донецке себя чувствую в большей безопасности, чем на юге Парижа (смеется). Здесь люди, несмотря ни на что, помогают друг другу, здесь есть, не побоюсь этого слова, братство. Во Франции все это давно уже закончилось. — А друзья у тебя здесь появились? — Несмотря на то что я во многом не согласен с тем, как русские воюют, с тем, как они относятся к некоторым вещам, я очень сблизился со многими ребятами из Донбасса и России.
Ты же понимаешь, что сюда добровольцы со всех частей России едут: от Сибири до Чечни. Я горжусь, что воевал плечом к плечу с ними. Многие из них оказались храбрыми и самоотверженными людьми. И я надеюсь, что когда у нас в Европе начнется схожая заваруха, они приедут нам на помощь.
— Ты француз, твой родной язык — французский, хотя и по-английски ты неплохо говоришь. Но ты приехал в регион, где почти все говорят только по-русски. Как ты преодолеваешь языковой барьер? — Я же здесь гость, поэтому мне надо прилагать усилия, чтобы понимать вашу культуру и учить ваш язык. Мое личное мнение, что язык той страны, куда ты едешь, необходимо хоть как-то знать. Когда я ехал сюда, то прекрасно понимал, что никто специально ради меня французский учить не будет. Но определенные проблемы были в моем подразделении, оно было франкоязычным, и мои командиры относились к идее учить русский весьма пренебрежительно. И я нашел выход: достаточно легко оказалось учить «лайт-версию» русского на поле боя. Это когда ты учишь только те слова, которые тебе необходимы в бою и для взаимодействия с другими подразделениями. Ты запоминаешь те слова и фразы, которые ты все время слышишь, фиксируешь для себя, что они значат. Например, «Два человека там», «Наш», «За мной!». Ты понимаешь, что тебе говорят и зачем.
— Недавно добровольцы из Испании, воевавшие за ополчение, были арестованы, когда вернулись к себе на родину за участие в боевых действиях в Донбассе. Не боишься, что во Франции тебя может ждать такой же «теплый прием»? — Думаю, каждый из нас, когда вернется домой, в той или иной степени столкнется с этими проблемами. Кстати, я лично знаком с этими испанскими парнями. Но сейчас надо подождать немного и посмотреть, чем закончится эта история. В западных странах есть некоторая разница между задержанием, выдвижением тебе обвинения и приговором суда. В большинстве стран Западной Европы, в том числе во Франции, полицейские нередко пытаются запугать подозреваемого. Они врываются к нему рано утром вооруженные до зубов, в масках, кладут тебя на пол на глазах у членов твоей семьи, как террориста. Потом тебя допрашивают. И если за пару дней ничего против тебя не находят, то отпускают. Если через неделю этих испанцев отпустят, значит, ничего страшного не случилось. Но если в итоге испанские добровольцы окажутся в тюрьме, то это прецедент, а значит, и мне будет опасно возвращаться во Францию.
— А есть ли твои соотечественники, которые воюют за украинскую сторону? — Думаю, один или два точно есть. Я знаю одного француза, который даже вербовал добровольцев для участия в конфликте со стороны Украины. Он и меня агитировал поехать и вступить в «Азов» (улыбается). А вообще с Украины в Донбасс заехать проще, чем с российской стороны. Садись в машину и езжай из Франции в Киев прямиком. Ни визы не надо, ничего. Чтобы через Россию приехать, надо визу оформить за 215 евро. Но я уверен, что французов, которые воюют за Украину, меньше, чем тех, которые сражаются за Новороссию. Да, некоторые мои сограждане поставляют им амуницию или еду. Но не воюют.
— Чем ты занимался во Франции до того, как ты сюда приехал? — Я играл в рок-группе, учился в университете, рисовал политические мультфильмы, работал, чтобы за обучение заплатить.
— Кстати, о рисунках. Есть такой журнал у вас — «Шарли Эбдо». Недавно там появилась карикатура на Донбасс. Каково твое отношение ко всему этому? — Да, я видел эту картинку. Видишь ли, я считаю, что «Шарли» — это символ того, против чего я воюю здесь, это символ либерального общества. Они хотят зажать нас в рамки жесткого выбора: или «Шарли» или исламизм. Я считаю, что французы не должны выбирать что-то одно из этого.
— А ты католик? — Я православный. Но это личное. Я принял православие еще во Франции, крещен Румынской православной церковью. Но я не хочу этот вопрос сюда примешивать. Мне бы не хотелось, чтобы ты считал меня кем-то вроде талиба. Религия никак не связана с моими политическими взглядами. Среди добровольцев, приехавших сюда, есть и католики, и мусульмане.
— А что касается амуниции и формы. Ты все сам покупал или тебе помогли уже здесь? — Я за все платил из своего кармана: виза, еда, снаряжение, оружие, каска, бронежилет.
Сотни и сотни евро потратил. И после этого нас еще наемниками считают! Все мое наемничество в том, что я сам для себя эту войну оплатил.
— Спасибо за беседу, и искренне желаю тебе остаться в живых!
— Спасибо и тебе. Но ты же понимаешь, тут как повезет. Непобедимость заключена в себе самом, возможность победы заключена в противнике. Сунь-цзы.
Сообщение отредактировал nikwar - Среда, 11.03.2015, 07:44
— Так, давай сразу определимся. Ни я, ни мои знакомые не ехали туда за деньгами. Но и не за идеей. Там вообще к «идейным» плохо относятся. Они едут, держа в голове какой-то романтический образ войны. А после первой перестрелки у них несколько дней понос. В прямом смысле.
Я скажу, кто туда ехал. Ехали те, кто не нашел себя в жизни здесь. Кому не светит ничего, кроме как спиться на местном заводе, жениться на некрасивой бабе и плодить детей, которым уготована такая же судьба. Кто не может вырваться из провинции, где все застыло так, как было 20 лет назад. Из тех белорусов, которых я там встречал, нет ни одного минчанина.Потому что у них менталитет другой, они иначе видят жизнь, у них другие возможности.
Я точно знаю, что минчане были на той стороне, у укров. Но там были националисты, из тех, что в 90-е по Минску с бело-красно-белыми флагами маршировали. Серьезные ребята, да. А те, кто ехал, как я — из провинции, — они никогда к политике отношения не имели. Ехали воевать потому, что нам объяснили: там будет новая страна, и жизнь в ней можно будет начать заново. Стать кем-то. Говорили, что когда все закончится, тем, кто пожелает остаться, дадут дом и землю. Что мы там героями будем, как и все, кто за независимость сражался. Конечно, деньги тоже обещали, но не золотые горы. То есть ехали не за деньгами, ехали за возможностью переломить свою судьбу.
— С кем вам там доводилось воевать «плечом к плечу»? Это местные? Наемники? Добровольцы?
— В разных регионах все по-разному. Там даже в двух соседних боевых зонах все может быть по-разному. Как было у нас — примерно 50 на 50. То есть половина местных, половина приезжих. Приезжие — в основном из городов юга России, добровольцы. Много таких же, как мы, то есть потерявшихся по жизни, сидевших без работы. Это в Белоруссии тебя работой всегда обеспечат, пусть в провинции и платят копейки, но государство работу даст. А ребята, что приехали из, скажем, Камышина, Саратова, Оренбурга, рассказывали, как по полгода без работы сидели.
Один мне говорил: «В 90-е кто без работы оставался — в бригаду к бандитам шел. Но сейчас это не тема, туда не идут. А Новороссия — это тема, это и ты при деле, и семью можно прокормить». То есть нормальные такие ребята. И командир нормальный. Он россиянин, отставной майор, служил в 14-й армии как раз во время конфликта в Приднестровье.
Единственное, чего нам никогда не говорили, так это откуда то оружие, которым мы воюем. Знаю точно, что процентов на 70% — из местных разграбленных арсеналов. Но были и такие образцы, типа АК105, АК102, которых у украинской армии отродясь не было. Но мы не спрашивали. Меньше вопросов — меньше проблем.
Еще регулярно доводилось сталкиваться с казаками — российскими, в смысле. Они на своих грузовиках все время туда-сюда мотались. Не знаю, чего им на месте не сиделось. Но мы казакам не доверяли. Это они перед телекамерами смелые, а в бою бегут первые. И ленивые они очень. Нам командир всегда твердил: «Больше пота — меньше крови». Вот мы землю и рыли. У нас всегда были и основные окопы, блиндажи, и запасные. А казаки никогда ничего такого не делали. Говорили: «Мы не мужики, чтобы землю рыть. Наше дело — кавалерийская атака». А сами сидят, шашлыки жарят.
— Чеченцы там воюют? Правду про них рассказывают?
— Не знаю, мы не пересекались. Слышал я про них много, это да. Слышал самое разное. Но это же война. Слухи могут ходить самые невероятные, так что я ничего не скажу — не хочу говорить, чего не видел сам.
— Что еще запомнилось?
— Там все берут заложников. Это просто валюта такая. Не только противников в плен, или там кто раньше желто-голубой [флаг] вывешивал. Берут и просто местных. Сколько раз к нам за помощью приезжали! Придет женщина, лет 50, и плачет: «Хлопчики, помогите, соседи вон ваши мужа с сыном увели ночью. Знаю, в милиции местной их держат, но меня не пускают». Ну, едем, разбираемся. Говорим, что эти местные нам помогают, зачем вы их забрали? Наш отряд знали, уважали, потому людей всегда отпускали.
Еще, помню, в администрации Макеевки был, вижу — на первом этаже, в полуподвале, человек десять сидят, глаза завязаны, руки связаны. Мужчины все. Спрашиваю, кто это? Говорят: «Укропов в плен взяли». «И зачем они вам? Обменяли бы на своих». «Пусть поработают, восстанавливают, что разрушили», — отвечают. «Так они ж у вас не работают, сидят просто», — удивился я. Ответили, что не моего ума дело.
— Постоянные обстрелы мирных районов, домов, школ, которые показывают по телевизору, это правда или пропаганда?
— Ни то, ни другое. Конечно, никто не долбит из «Градов» целенаправленно по жилым кварталам, ни укры (регулярная армия), ни нацгвардейцы, ни мы. Нет там такого. Да и не столько там у всех боеприпасов, чтобы долбить в белый свет, как в копеечку. Знаете, сколько одна ракета «Града» стоит? А ракета «Урагана» еще в десять раз дороже! Так что нет такого, чтобы расстреливать мирных жителей специально. Но если, скажем, во дворе жилого дома миномет поставить и огонь вести, даже всего два-три выстрела, то ответка, конечно, прилетит. Прилетит туда, откуда стреляли. И, конечно, в дом тоже попасть может, и попадает. Я такое множество раз видел.
Вообще, очень много глупостей на войне делается. Но некоторые вещи удивляют. Например, могут разрушать все, но сотовая связь будет работать. Не везде, конечно, но в основном работает. Потому что нужна и ополченцам, и украм. Я за все время в зоне боев ни одного спутникового телефона не видел, они там просто не нужны. При необходимости в большинстве случаев работают сотовые.
Еще вот что хочу сказать. Пацаном я интересовался оружием, читал много об этом. Читал, например, что кучность у АК сильно меньше, чем у американской М16. А там понял — чепуха все это! Когда прут на твою траншею, ты даже сам из нее не высовываешься — поднял над бруствером руки с автоматом и палишь в сторону противника, а сам его даже не видишь. Называется «прижимать огнем», пока свои не поддержат из КПВТ и минометов. Какая тут нафиг кучность?
Непобедимость заключена в себе самом, возможность победы заключена в противнике. Сунь-цзы.
И за донбасс националисты и за укров националисты. Белорус правильно все объяснил - едут просто те кому делать нечего. даже нельзя сказать, что у них там мозги промыты или они идеей какой-то одержимы. Это уже производная от того, что он решил поехать воевать, человеку надо как-то самому себе объяснить почему он принял такое решение, вот он и начинает в штампы из телевизора верить и сам ими говорить, с одной стороны фашисты вот это всё, с другой вата, путин и т.д. Нам нужно больше людей, которые будут говорить, что нужно делать. Главное, чтобы среди них не было тех, кто сам будет что-нибудь делать. А то вдруг и правда что-то изменится. (с) modyfallen
французский националист Гийом Норманн, воевавший за батальон «Призрак»
Вот это жёсткий микс. Националист воюет в бригаде народника с левыми взглядами Мозгового. teo, для многих это надежда построить идеальное государство справедливости. Идеи рая на земле всегда будут жить.
Вот это жёсткий микс. Националист воюет в бригаде народника с левыми взглядами Мозгового. teo, для многих это надежда построить идеальное государство справедливости. Идеи рая на земле всегда будут жить.
Прям на Донбассе кто то пытается построить идеальное общество. Даже национализацию имущества у олигархов не произвели.
А француз пошел к первому попавшемуся по маршруту Киев — Харьков — Донецк. Непобедимость заключена в себе самом, возможность победы заключена в противнике. Сунь-цзы.
С.: Российской армии здесь нет. Тех, кто приехал с идеей восстанавливать справедливость, защищать мирных людей, немного. Больше тех, кто здесь ради развлечения, — процентов 80, наверное. Приезжают как на сафари, — на месяц, на два. Некоторые отпуск проводят. Как правило, это те, кто воевал, в мирной жизни им скучно, вот едут сюда за острыми ощущениями. Боеспособную армию из таких людей не создашь. Чтобы подразделение нормально воевало, оно должно быть слаженно, а на это уходят месяцы. У меня в группе семь человек, со мной они воюют еще с Первомайска, то есть конца июля.
Не стоит также забывать о тех, кто приехал делать криминальный бизнес. В начале декабря мы в Донецке арестовывали бойца, имевшего доступ к оружейным складам, у которого постоянно пропадало оружие. Надавили, и он привел нас к схрону, в котором был полный комплект, включая пулеметы. Вора мы передали в местную госбезопасность, его дальнейшей судьбой не интересовался.
РП: Много пишут о том, что на Донбасс отправляют срочников, что военнослужащих заставляют подписывать контракты для отправки сюда. Ты таких солдат много видел?
С.: Не встречал ни срочников, ни тех военных, кого заставили подписать контракт. Здесь служат только добровольцы.
РП: Что из себя представляет армия ДНР и ЛНР сейчас? В непризнанных республиках говорят о том, что формируют вооруженные силы.
С.: Армия находится в зачаточном состоянии. С самого начала это была война полевых командиров. Воевали такие батяни-комбаты, каждый из них контролировал свою территорию и был там царь и бог. Сейчас группировки, воюющие за ЛНР и ДНР, начинают объединять, из ополченцев формируют взводы, роты, батальоны, бригады и корпусы. Служат бывшие колхозники, шахтеры, многие из которых даже семьи по программе беженцев отправили в Россию.
Военное строительство идет очень тяжело, потому что не хватает толковых командиров, нормального управления, централизованного снабжения. Каждый полевой командир пытается — в меру своей свободы, перетягивать одеяло на себя, требовать особых полномочий.
В частях, находящихся на территории Донецкой области, порядка больше, чем в Луганской, хоть экономика ЛНР находится в лучшем состоянии, больше работающих шахт и производств. Я на Донбассе не видел ни одного правильно организованного блок-поста, укрытия, блиндажа. Все, как правило, построено дилетантски и бесполезно. Своих специалистов у них нет, а к чужому мнению они не прислушиваются, хотя ресурсов хватает.
Многое зависит от полевого командира. Например, в одном из войсковых соединений у командира начальник штаба — полковник российской армии в отставке. Активно работают российские советники, но процесс идет очень медленно.
РП: Есть ли сопротивление полевых командиров, которых лишают полномочий?
С.: Есть. Доходят до вооруженного противостояния. К счастью, серьезной стрельбы пока не было, но оружием бряцают.
РП: Местное население в армию идет охотно?
С.: В Донецкой и Луганской республиках нет обязательного призыва, но многие идут в армию, потому что нет другой работы, а на службе платят. Рядовой боец получает 360 долларов или 8 тысяч гривен. По меркам Донбасса это очень большие деньги. До войны шахтеры-проходчики с самой высокой зарплатой получали от 6 до 6,5 тысяч гривен. Мой должностной оклад 500 долларов.
РП: Но откуда деньги, если экономика Донбасса на ладан дышит?
С.: Ну, не вся экономика в руинах. В Донецке работает горно-обогатительный комбинат, и прокатный комбинат, и коксовый. Добывается и продается уголь и в Россию, и на Украину. Я знаю случаи, когда людей, сбегавших из-под обстрелов в Россию, не брали обратно на работу, так как они бросили родное предприятие в трудное время.
В Донецкой области работают семь из 37 шахт, в Луганской области большинство добывающих предприятий функционирует. И хоть работают они на 30–50 процентов от довоенной нормы, но какими-то деньгами бюджет пополняется.
Именно поэтому нацгвардия и Вооруженные силы Украины (ВСУ) в первую очередь пытаются разрушить инфраструктуру, обстреливая шахты, предприятия. Пока они работают, деньги поступают в бюджет непризнанных республик.
РП: Боевой потенциал украинской армии как оцениваешь?
С.: У них в войне участвуют регулярные части и добровольческие батальоны, которые входят в Правый сектор. Мотивация солдат регулярных частей невысока. Многие ушли бы с фронта, но боятся штрафбатов, тюремных сроков и что их родных репрессируют. Помню, брали 31 украинский блок-пост на Бахмутке, пришли договариваться о сдаче с его обитателями, а они и говорят — мы бы рады сдаться, да боимся за наших родных. В конце концов уговорили, но пришлось пять дней кормить.
В илловайском котле, к примеру, украинское командование бросило своих солдат. Если бы не предательство военачальников, мы бы победу не одержали. Они очень хорошо подготовили оборону, врыли в землю контейнеры и забетонировали. Есть еще Правый сектор. Это контрактники, которые служат за хорошие деньги — от 7 тысяч гривен и выше. Судить о том, какие бойцы в добровольческих батальонах, трудно, они все больше по тылам сидят, занимаются, по их словам, борьбой с диверсантами и под шумок грабят местное население. Я знаю много историй, когда бойцы Правого сектора выносят из захваченных домов все, включая кровати и ворота.
Если в деревню вошли части ВСУ и Добровольческие батальоны, то последние забирают себе лучшие дома, оставляя другим право жить в хлеву. Как правило, село подвергается масштабному разграблению.
РП: Много пишут о том, что в украинской армии служат иностранные наемники. Приходилось сталкиваться с такими?
С.: На Троицком тракте мы разбили колонну, и среди раненых военнослужащих Украины обнаружили негра. Сделали все возможное, чтобы его донести до госпиталя, но не смогли — умер. Стрелял он из калаша, но остальное оружие и экипировка были очень дорогие. Позже я определил по номеру жетона, откуда он приехал, — с воинской части НАТО, расквартированной на территории Германии. Сталкивался и с польскими наемниками.
РП: В Донбассе объявлено перемирие. Как оно соблюдается?
С.: Никак. Там, где стоят наблюдатели ОБСЕ, тихо. Стоит им уехать, обстрелы начинаются вновь. Правый сектор заявил, что ни о каком перемирии слышать не хочет, поэтому добровольческие батальоны открывают огонь когда хотят и где хотят. Периодически на их уговоры ведутся бойцы из регулярных частей, начинают обстрелы наших позиций. Добровольцы огрызаются в ответ.
РП: Ты воюешь с Первой чеченской. Почему приезжаешь на войну снова и снова?
С.: Привык, наверное. Я в первую ночь дома даже плохо спал, потому что у изголовья автомата не было. Взял наградной пистолет, он у меня еще с Первой чеченской, положил под подушку. Стало немного спокойнее. Непобедимость заключена в себе самом, возможность победы заключена в противнике. Сунь-цзы.
