Утром 30 ноября Северной Корее случилось очередное ЧП местного масштаба – денежная реформа. Само по себе это событие достаточно местное, но показательно, что некоторые из коллег, в основном в России, отреагировали на эту новость неожиданно, предположив, что денежную реформу в Северной Корее следует рассматривать как шаг на пути к проведению в этой стране полноценной экономической реформы. Под «экономической реформой» они, конечно, имеют в виду преобразования китайского образца, то есть полный или частичный демонтаж централизованно-плановой социалистической системы.

Надо отметить, что сейчас московские оптимисты в своих оценках достаточно одиноки. Несколько лет назад их, наверно, поддержали бы многие, в том числе и южнокорейские специалисты лево-националистического толка. В своё время, около 2000 г., большинство специалистов по северокорейской экономике считали, что КНДР рано или поздно пойдёт по китайскому или вьетнамскому пути. Именно поэтому любая новость о каких-либо изменениях в управлении северокорейской экономикой истолковывалась этими оптимистами (к числу которых я, впрочем, никогда не принадлежал) как знак того, что долгожданные «реформы китайского образца» начнутся чуть ли не в ближайшие недели.

В настоящее время оптимизма поубавилось, на что есть весьма серьёзные причины. Дело в том, что разговоры о надвигающихся реформах идут уже очень давно. Впервые эти разговоры начались после того, как в 1984 г. в КНДР был принят Закон о совместных предприятиях. После этого ещё несколько раз по мировой печати прокатывались волны сообщений о том, что реформы начинаются или вообще уже начались. Об этом говорили в 1991 г., когда Пхеньян объявил о создании специальной экономической зоны на северо-востоке страны, в районе Рачжин-Сонбон (проект закончился провалом: не смогли найти инвесторов). Об этом говорили в 2002 г., когда северокорейское руководство частично легализовало частные рынки и расширило права директоров предприятий, а также начало подготовку к созданию специальной экономической зоны в пограничном городе Синыйчжу (эта зона так и не была создана). Однако сейчас, после четвертьвекового ожидания становится всё яснее: северокорейское руководство вовсе не собирается идти китайским путём, реформы на повестке дня не стоят.

Кстати сказать, северокорейское руководство высказывается на эти темы с максимальной честностью, вообще-то ему не свойственной. Например, после денежной реформы, один из руководителей северокорейского ЦБ совершенно недвусмысленно заявил: «В прошлом государство не всегда могло предоставлять предприятиям в плановом порядке необходимые для производства материальные ресурсы, и поэтому до определённой степени допускало использование рынка. Однако сейчас, вслед за усилением государства, роль рынка, которая и до этого была вспомогательной, должна ещё больше ослабнуть». Это – отнюдь не призыв к реформам. Касаясь же «реформ» как явления, северокорейская печать уже не одну сотню раз объясняла их реакционную сущность. Например, в ноябре 2008 г. «Нодон синмун» объяснила: «Так называемые «реформы» – это политика, направленная на то, чтобы остановить течение истории, воспрепятствовать общественному прогрессу».

Явное, подтверждаемое и словами, и делами нежелание руководства КНДР идти на реформы часто воспринимается как нечто нерациональное, вызванное непониманием тех радужных перспективных, которые «реформы китайского образца» сулят Северной Корее. Действительно, на первый взгляд позиция представляется достаточно странной. И в Китае, и особенно во Вьетнаме реформы привели к резкому улучшению экономического положения этих стран, а также к росту их внешнеполитического влияния. За 30 лет реформ Китай превратился в великую экономическую державу, которая удерживает мировые рекорды по темпам экономического роста. Вьетнам, значительная часть населения которого в середине 80-х гг. в самом буквальном смысле слова голодала, сейчас по объёмам экспорта риса занимает третье место в мире.

Однако, к сожалению, в основе этого нежелания руководство КНДР идти на реформы лежит вполне трезвое понимание специфики северокорейской ситуации.

Между Китаем и Кореей есть одно немаловажное отличие – это существование Южной Кореи, страны, население которой говорит на том же самом корейском языке и официально считается частью той же самой нации. Однако в настоящее время разрыв в уровне экономического развития между Северной и Южной Кореей больше, чем разрыв между двумя любыми государствами, которые разделены сухопутной границей. При всей ненадёжности данных о северокорейских ВНП, даже самые оптимистически настроенные аналитики считают, что показатель ВНП на душу населения в КНДР составляет 1 700 долларов (большинство полагает, впрочем, что этот показатель существенно ниже, около 500 – 700 долларов). В Южной Корее этот показатель составляет 18 000+ долларов.

До недавнего времени северокорейскому руководству удавалось скрывать от собственного населения масштабы того разрыва в уровне жизни, который существует между двумя корейскими государствами. Это было возможно, в первую очередь, благодаря жёсткой системе контроля над населением. Северная Корея едва ли ни единственная страна в мире, в которой владение радиоприёмником со свободной настройкой является уголовным преступлением. Все иностранные публикации нетехнического характера поступают в спецхран, причём исключений не делалось и для публикаций из «дружественных» государств. В условиях, когда единственным источником информации о внешнем мире для подавляющего большинства северокорейцев были сообщения официальных СМИ, они верили, что Юг представляет собой голодающую американскую колонию, в которой большинство населения составляют нищие, проститутки и чистильщики ботинок, обслуживающие американских солдат. В настоящее время в связи с ослаблением пограничного контроля на границе с Китаем и распространением в стране иностранной – в первую очередь, южнокорейской – видеопродукции, в миф о южнокорейской нищете верят немногие. Однако лишь немногие представляют, насколько велик тот разрыв, который существует между Севером и Югом.

Если северокорейское руководство послушает своих доброжелателей и пойдёт на реформы, то результат, скорее всего, окажется прямо противоположным китайскому. Реформы невозможны без резкого расширения контактов с внешним миром, а такие контакты приведут к распространению в стране сведений о южнокорейском процветании, а также о тех бытовых, личных свободах, которыми пользуются жители «угнётенного Юга» (речь идёт именно о бытовых свободах, так как к политическим свободам подавляющее большинство северокорейского населения достаточно равнодушно). Распространение подобной информации неизбежно подорвёт внутриполитическую стабильность в Северной Корее. Вероятным результатом станет серьёзный внутренний кризис, который, возможно, приведёт к падению режима и объединению страны по германскому образцу. Конечно, нельзя исключать и того, что северокорейскому руководству удастся каким-то образом удержать собственное население под контролем, однако риск реален и очень велик. Иными словами, Дэн Сяо-пин смог провести свои реформы в Китае потому, что ему не приходилось иметь дело с «проблемой Южного Китая» (Тайвань слишком мал). В Северной Корее ситуация совершенно иная.

Поэтому неудивительно, что последние годы северокорейское руководство последовательно стремится «откатить ситуацию назад», ликвидировать последствия тех спонтанных стихийных изменений, которые произошли в северокорейском обществе с начала 90-х гг. Эти изменения, надо признать, очень значительны, и фактически речь идёт о переходе к рыночной экономике на низовом уровне. В условиях, когда в середине 1990-х гг. официальная экономика практически перестала функционировать, реальная экономическая жизнь сместилась в частный сектор. Однако показательно, что с 2005 г. правительство делает всё возможное, чтобы ограничить влияние стихийно возникшего рыночного сектора. В 2005 г. была восстановлена карточная система, неоднократно предпринимались безуспешные попытки ввести потолки на цены тех или иных товаров в частной торговле, а отдельным слоям населения (в частности, всем здоровым мужчинам) напрямую запрещалось торговать на рынке. Нынешняя реформа, в ходе которой оказались частично конфискованы накопленные частниками деньги, а номинальные зарплаты в государственном секторе были увеличены в 100 раз – ещё одна попытка загнать рыночного джина обратно в бутылку.

Как долго всё это будет продолжаться? Скорее всего, весьма и весьма долго. В дальней перспективе экономическая неэффективность означает, конечно, что режим обречён. Однако, если руководство КНДР будет вести себя осторожно и в первую очередь игнорировать призывы к реформам, агония режима может продлиться не одно десятилетие. Впрочем, для представителей верхушки, которые всё только и определяют в стране, агония эта проходит весьма комфортабельно.